Вернись из полета [сборник 1979, худож. С. Л. Аристокесова] - Наталья Федоровна Кравцова

Сама не понимаю какой. Но все становится на место: луна вверху, зеркала внизу.

Неожиданно рядом с зеркалами несколько ярких вспышек. Взметнулись кверху снопы искр — и лучи погасли. Еще два взрыва. Грохот. Это рвутся бомбы, сброшенные самолетом, который летел следом за нами. Кто-то из девушек выручает меня…

— Наташа, возьми курс пятнадцать градусов, — напоминает Лида.

Да, да, конечно. Я беру курс домой, двигаю ручкой управления: вправо-влево, вперед-назад. Мотор работает, самолет летит. Но все еще не верится, что ничего не произошло.

Снова зажигаются прожекторы, но теперь они ловят не меня, а тот, другой самолет.

На земле я выясняю, что это была Жека.

— Так я же знала, что это ты! — говорит она. — Я вылетела почти сразу за тобой.

Она, смеясь, обнимает меня.

— Разве же я дам тебя в обиду!..

Встреча

Вернувшись с боевого задания, я выключила мотор. Лида пошла докладывать, а я осталась в кабине. Еще рано — одиннадцать часов. Мы слетали на бомбежку два раза, но уже порядком устали: по пути к цели и обратно пять раз нас ловили прожекторы. Немецкий аэродром под Анапой защищен хорошо, и добраться к нему нелегко.

Я закрыла глаза: минуток пять-шесть можно отдохнуть. Но нет, оказывается, — нельзя. Техники быстро заправили самолет горючим и уже кричат:

— Готово!

Лида сидит в своей кабине. Трогает меня за плечо.

— Бомбы подвешены. Можно лететь.

Сегодня мы работаем «по максимуму». Это значит, что каждый экипаж должен сделать максимально возможное количество вылетов. На земле работа кипит. Девушки-вооруженцы подвешивают бомбы новым, бригадным методом. Так быстрее: две минуты — и бомбы висят.

Запустив мотор, выруливаю для взлета. Мелькают огоньки карманных фонариков, мигают цветные навигационные огни, изредка зажигается неяркий посадочный прожектор. Рулю медленно: на старте толкучка, тесно, все спешат.

Вдруг на крыло кто-то стремительно вскакивает. Я слышу знакомый нежный голосок:

— Натуся!

Ко мне склоняется Галя Джунковская. Мы не виделись ровно год, с тех пор как полк наш улетел из Энгельса на фронт.

— Галочка! Откуда ты здесь?

Я спрашиваю радостно и в то же время с тревогой: что-то случилось. Галя летает штурманом на самолете Пе-2 в «сестринском» полку, в том самом, командиром которого была Раскова. Сейчас этот полк воюет тоже на Кубани.

Мы целуемся. Мотор работает. Самолет стоит, мешая рулить другим. Сзади кто-то из летчиц кричит и ругается, требуя, чтобы я уступила дорогу. А мне деваться некуда, и я решаю: ладно, потерпит пару минут…

Галя стоит на крыле, чуть согнувшись, одетая в летную форму. Одной рукой держится за борт кабины, другой заслоняется от струи воздуха, отбрасываемой винтом. Шлем расстегнут, кончик подшлемника полощется на ветру, бьет ее по щеке.

— Сбили нас… в бою. Маша посадила самолет на брюхо… Молодец Маша! Ну мы вот к вам добрались. Тут в станице — медсанбат.

— Галочка, бедная. Досталось тебе.

— Да, немножко…

Включив кабинные огни, я стараюсь рассмотреть ее. Блестят большие глаза-звезды. А на лице — темные пятна.

— Что это?

— Обожгло. Пустяки… Это здесь меня разрисовали, в медсанбате. Самолет горел, оба мотора, а мы все тянули на свою территорию. Не хотелось у немцев, уж лучше сгореть… Только успели выбраться из самолета, как он взорвался…

— Все живы?

— Да, все нормально.

Она улыбается, и, как всегда, у нее подрагивает кончик носа. А на нем — пятно… Да, теперь уже можно улыбаться.

— Тебе взлетать. Слышишь, дежурный кричит…

— Да-да, сейчас.

Мы прощаемся. Мне так хочется остаться на земле, поговорить с ней. Но я должна лететь.

Она прыгает с крыла, машет мне рукой.

— Счастливого полета! Утром встретимся!

Но утром в станице ее не оказалось. Подвернулась попутная машина, и Галя вместе с Машей Долиной, летчицей, уехала в свой полк.

Уже потом мне стали известны подробности боя.

При подходе к цели девятка пикирующих бомбардировщиков Пе-2, пилотируемых девушками, была обстреляна зенитками. На самолете, в котором летела Галя, осколками повредило левый мотор. Но Маша, летчица, сумела сохранить свое место в строю, и Галя бросила бомбы по цели.

На обратном пути подбитый, с дымящимся мотором Пе-2 начал отставать. Из-за облаков появились вражеские истребители и ринулись на него в атаку. Галя и стрелок-радист Ваня Соленов отстреливались из пулеметов, пока не кончились боеприпасы. Им удалось сбить два истребителя с черными крестами.

Пулеметы молчали. И тогда откуда-то снизу вынырнул еще один «худой», как называли тонкобрюхих вертлявых «мессершмиттов». Он приблизился вплотную к отставшему от строя бомбардировщику, так что девушкам хорошо было видно лицо немецкого летчика. Подняв руку, летчик показал сначала один палец, потом два, как бы спрашивая: за одну атаку сбить самолет или за две? Маша молча продолжала вести самолет, понимая, что выхода нет.

«Мессершмитт» развернулся и атаковал самолет, дав длинную очередь из пулеметов. Загорелся второй мотор. Покусывая губы, Галя наблюдала, как «худой» разворачивается для новой атаки. «Решил сбить за две. Теперь даст очередь по кабине… — подумала она. — А патронов нет…»

В отчаянии она схватила ракетницу и, быстро зарядив ее, выстрелила навстречу немецкому истребителю ракету… Обыкновенную белую ракету. Потом вторую… И немец, не поняв, в чем дело, отвалил. А может быть, просто передумал стрелять: горящий Пе-2 шел к земле и конец был ясен.

Огонь проникал в кабину, заполненную дымом. Высота падала. Маша сказала: «Прыгайте, а я попробую посадить…» Но ни Галя, ни Ваня, раненный в бою, не захотели оставлять ее.

Сразу же за Кубанью, за линией фронта, пылающий самолет плюхнулся на землю. Нужно было выбраться из самолета как можно быстрее, чтобы не взорваться вместе с ним: в баках горючее… И тут оказалось, что заклинило выходной люк. Тогда Ваня, собравшись с силами, отбил люк. Все трое едва успели отбежать — как раздался взрыв…

Иринка моя, Иринка…

Мы лежим на пригорке, Ира и я. Горько пахнут степные травы. Отсюда виден край станицы, где укрыты в садах самолеты.

Я лежу не шевелясь. Белые облака плывут по небу, словно льдины по реке. Надо мной у самых глаз — ромашка. Она кажется очень большой на тонком стебле. Я легонько пригибаю ромашку книзу. Потом отпускаю. Она, как живая, кивает головкой.

Мы молчим. Я не вижу Иру, но чувствую, что она неспокойна. Ей хочется что-то сказать. Наконец она садится.

— Я пойду, Наташа.

— Еще рано.

Она смотрит на часы.

— Да, рано… Но я все-таки пойду.

Я провожаю ее глазами, пока она не скрывается между самолетами среди деревьев.

Ира, Иринка, Ириночка! Я знаю, отчего ты волнуешься перед